ДЗАГУРОВ Губади, (1888-1979) ученый осетиновед, фольклорист, профессор.

Я знал Георгия Малиева с ученических лет, помню его, как семинариста, ровесника и своего односельчанина; известно, что родители его до 1910 года жили некоторое время в селении Христианском, как временно проживающие, в качестве неполноправных членов Христианского сельского общества. Я не раз встречался с Георгием Малиевым и имел с ним беседы на разные темы; я относился к нему, как и все, кто когда-либо с ним сталкивался, с большой симпатией, как к весьма одаренной и оригинальной личности. У меня в памяти о нем сохранилось ряд неизгладимых воспоминаний. А так как в жизни больших поэтов, – а он, безусловно, был настоящим, одаренным от природы, большим поэтом, – все интересно, то мои воспоминания могут помочь в понимании его, как личности и поэта.

Я не могу вспомнить, при каких обстоятельствах я впервые столкнулся с Георгием, но зато хорошо помню памятные события 1905-1906 гг., которые бурно проходили в родном моем селении Христианском. Известно, что к этим годам в с. Христианском насчитывалось несколько студентов и значительное количество учащихся средних учебных заведений, гимназистов, реалистов и семинаристов. Они все были в той или иной степени вовлечены в бурные революционные события 1905-1906 гг. Средние учебные заведения временно были закрыты, а потому христиановцы, обучавшиеся в средних учебных заведениях Владикавказа, Пятигорска и Ставрополя, а также ардонские семинаристы, оказались у себя дома в родном селении Христианском, которое уже было охвачено революционным брожением. Революционная решимость крестьянства вышла из берегов и была направлена против низовых царских властей (сельского старшины, лесных стражников) и местных землевладельцев, дигорских баделят.) Помню один из летних бурных дней 1906 года, когда, охваченные гневом граждане, собравшиеся на сельский общественный сход, двинулись всей массой к церкви, где проходило воскресное богослужение, чтобы отнять у старшины села знак его власти – старшинскую цепь на шее и передать ее новому старшине, избранному самим народом, учителю Амурхану Собиеву; при выходе из церкви старшина Батманов Дрис был окружен со всех сторон сельчанами, от него потребовали добровольной сдачи старшинской цепи, но он ответил категорическим отказом и заявил по-дигорски: «Цепь я получил не от вас и не вам ее отдам» (хецауи рӕхис мин сумах нӕ равардтайтӕ, ӕма ‘й сумахӕн нӕ ратдзӕнӕн).

Учащиеся Ардонской духовной семинарии. Георгий МАЛИЕВ в верхнем ряду посередине.

Тогда из среды разгневанной и бушующей народной массы худощавый и на вид болезненный Царай Кесаев подскочил к нему и силой сорвал цепь с его шеи; смертельно перепуганного старшину спасли его ноги: он бежал от народной расправы и скрылся в доме богатея Фацбая Такоева и его братьев. Горский дедовский адат о святости и неприкосновенности гонимого и преследуемого в его убежище заставил массу отступить от дома Такоевых; если бы на пути не стал горский адат, то ненавистный народу царский сельский старшина Батманов Дрис поплатился бы жизнью. Разгневанный народ не ограничился одним отнятием старшинской цепи; старшина вырвался живым из рук революционного народа и нашел надежное убежище, и вот тогда-то разбушевавшаяся масса решила отомстить своему угнетателю в другой форме: решили разгромить дом его. Всей массой направились к дому старшины, и дом был разгромлен (крыша, окна, двери).

В этих событиях активное участие принимали учащиеся средних учебных заведений, оказавшиеся дома, а в том числе и Георгий Малиев, ардонский семинарист.

В эти же годы учащиеся средних школ встречались и сходились очень часто, устраивали собрания; местом встречи обычно бывала старая школа, что рядом с церковью, а по воскресеньям прицерковный сад и двор; одно из таких собраний проходило в одной из классных комнат нижнеквартальной школы; на нем страстно обсуждался вопрос об открытии явочным порядком сельской общественной библиотеки-читальни, а для этого нужны были книги, газеты и журналы. Книги решено было собрать у отдельных граждан села, у которых имелись домашние библиотеки. У нас была своя значительная библиотека, которая составилась из ежегодных приложений к журналу «Нива». Часть книг, с разрешения отца, брат мой Дзаххо и я отдали в организуемую общественную библиотеку. Помещение для нее было найдено бесплатное; я уже всех подробностей не помню, помню только, что библиотека просуществовала недолго; с наступлением реакции и подавлением революции, явочная открытая библиотека, как революционный, с точки зрения царских властей, очаг, была закрыта: позже она при других обстоятельствах и другими лицами была открыта, но через короткое время по тем же мотивам снова закрыта. (См. об этом материалы в Государственном историческом архиве СО АССР. Имеется в архиве специальное дело – переписка об открытии библиотеки-читальни в с. Христианском.)

Георгий Малиев принял активное участие, как в обсуждении вопроса об открытии библиотеки, так и в сборе книг для библиотеки от отдельных граждан села.

С Георгием Малиевым у меня связано и другое воспоминание тех лет. Часто наши разговоры касались осетинского языка в целом, в связи с общим нашим предметом почитания и любви – Коста Хетагуровым, а в частности и дигорского языка, на котором в предреволюционные годы (1902-1903 гг.) впервые появились в печати произведения Блашка Гурджибекова, зачинателя художественной литературы, на дигорском языке – «Сахи рӕсугъд», «Дигорон уадзимистӕ» и «Ӕдули».

Возникал спор, кто лучше знает дигорский язык-диалект и так далее в словарном отношении. Кто-либо из нас называл редкое дигорское слово, а другие должны были объяснить, что оно означает. В этих спорах первенство оставалось всегда за Георгием Малиевым: он называл большое количество редких дигорских слов; он черпал их из своего родного горно-дигорского языка и фольклора; часто бывало так, что никто не мог дать объяснение значения слова, и Г. Малиев в таких случаях чаще всех разъяснял нам значение редкого дигорского слова. К сожалению, я не помню всех слов, предлагавшихся нам Г. Малиевым; мои же познания в дигорском языке в то время, несмотря на мою любовь и интерес к устному народному творчеству, были настолько поверхностны, что мне не были еще знакомы такие слова, как «галауан» (башня), «зӕппадзӕ» (склеп) и др., которые больше были связаны с далекой, отошедшей в прошлое, жизнью наших предков. Знание Г. Малиевым дигорского языка было более глубоким, чем мое, и это возвышало его в моих глазах и усиливало мою симпатию к нему.

В течение своих студенческих лет и пребывания в Восточной Сибири (1907–1917 гг.) я был лишен возможности встреч и личного общения с Георгием Малиевым, но интереса к нему я не терял. Мне известны были отдельные его стихотворения (на дигорском, а больше на русском языках), которые разновременно появлялись на страницах осетинской периодической печати (газеты «Ног цард», «Хабар» и др.), а также его перевод на дигорский язык Вл. Короленко. Этот перевод был издан в 1914 году Осетинским издательским обществом «Ир» в электротипографии А. Г. Габисова под названием «Енцег». (Далее Г. Дзагуров дает подробный анализ сделанного Г. Малиевым перевода произведения Вл. Короленко).

Особо должен отметить, что 1907 год в жизни Георгия Малиева является переломным в том отношении, что он был грубо лишен возможности закончить курс Ардонской духовной семинарии, этой, – при всех ее вопиющих недостатках, – кузницы осетинской дореволюционной интеллигенции. Дело, на основании архивных данных, которые теперь стали доступны, представляется в таком виде: семинаристы всех классов, за исключением V и VI классов, по взаимной договоренности, предъявили Правлению семинарии категорическое требование об увольнении семинарского эконома некоего Колбасенко «за грубое обращение с семинаристами» (См. Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии. Фонд 150, дело 140, лист 140, из протокола Педагогического собрания Правления Ардонской духовной семинарии N5 от 12.IV.1907 г. или см. Дзагуров Г. А. «Материалы к словарю осетинских писателей, культурных и политических деятелей», 1967 г., том IV).

Это было 10 апреля 1907 года по ст. ст., а 12 апреля уже состоялось заседание педагогического собрания Правления семинарии, на котором был заслушан доклад инспектора семинарии «О происшедших в семинарии 10-12 апреля беспорядках». По этому докладу было принято такое псстановление: «Принимая во внимание крайне возбужденное состояние воспитанников, особенно IV и III классов, грозящее тяжелыми осложнениями в жизни заведения и поэтому требующее самых решительных мер, которые не только восстановили бы порядок в настоящем, но предупредили бы его нарушение и в будущем, удалить из семинарии лиц, наиболее виновных в нынешнем брожении и вызванных ими беспорядках, а для этого IV и III классы до конца учебного года закрыть, всех воспитанников этих классов считать уволенными и выдать им свидетельства об окончании III и II классов, с оценкой их поведения по степени участия в последних беспорядках. Ввиду того, что учебный курс в этих классах почти по всем предметам закончен, тех из них, которые подадут прошения об обратном приеме в семинарию и признаны будут достойными приема, подвергнуть испытаниям для поступления в V и IV классы после летних каникул» (Дзагуров Г. А. – «Материалы к словарю осетинских писателей, культурных и политических деятелей, том IV, 1967 (рукопись), стр. 118 или 141-143, 146-152).

Постановление было направлено на утверждение епархиального епископа, которому Ардонская духовная семинария непосредственно подчинялась.

Епархиальный епископ пожелал встретиться с семинаристами, охваченными волнениями, чтобы воздействовать на них в желательном духовному начальству духе. Такая встреча состоялась 2 мая 1907 г., но она не дала ожидаемых духовной властью результатов; семинаристы продолжали волноваться и настаивать на своих требованиях; и тогда епископ Владикавказской епархии Гедеон утвердил постановление педагогического собрания Правления семинарии о закрытии IV и III классов и об увольнении всех учеников этих классов из семинарии (Дзагуров Г. А. там же, стр. 159-165).

Делу был придан политический характер; в него вмешались представители Терской областной власти, в лице начальника области, начальника Владикавказского (Осетинского) округа, пристава 3 участка и старшины Ардонского селения, а, кроме того, еще и представители Терской областной жандармской власти.

Терская областная администрация не забыла революционного брожения среди семинаристов в 1905 году и аттестовала Ардонскую семинарию перед епархиальным епископом и прокурором Святейшего Синода Победоносцевым, – этим верным псам царизма и столпам реакции, – как рассадник революции, а не как учебное заведение, готовящее нужные и преданные царизму кадры (попов, чиновников и т. д.). Епархиальный епископ и правление семинарии заявили по этому поводу даже «протест», их поддержал ревизор Учебного комитета Св. Синода Острогорский (Дзагуров Г.А. – «Материалы к словарю…», стр. 175-189).

Фиццаг рæнгъи (галеуæрдигæй рахесæрдæмæ): ТУККАЙ-фурт (æ ном бæрæг нæй), ГАРДАНТИ Михал, СОХИТИ Харитон; дуккаг рæнгъи астæуæй ТОГЪОЙТИ Дусинка, иннетæ бæрæг нæ ‘нцæ; æртиккаг рæнгъи – (галеуæрдигæй рахесæрдæмæ) МАЛИТИ Геуæрги, КЪОРНАТИ Дзахо, ТÆКЪОТИ Даукуй.

IV и III классы – Малиев Георгий состоял учеником III класса – были признаны мятежниками. Обратный прием в соответствующий класс (V и IV) был обусловлен жестоким условием, прежде всего, благопристойного, с точки зрения семинарского начальства, поведения и сдачи экзаменов осенью. Все уволенные ученики, почти без исключения, подали заявления об обратном приеме в семинарию со сдачей экзаменов по предметам преподавания того класса, в котором каждый из них состоял до своего увольнения. Среди этих семинаристов была проведена жесткая чистка, остальные были допущены до экзаменов. Был допущен к экзаменам и Георгий Малиев, но на экзаменах он провалился; ему предстояло второгодничество в III классе, этого он не хотел, а потому просил ректора семинарии об условном приеме – переводе в IV класс. Он подал 1 сентября 1907 года на имя ректора семинарии весьма характерное для него заявление следующего содержания, именуя при этом себя бывшим учеником III класса Ардонской семинарии (тогда носившей название Александровской миссионерской духовной семинарии): «Ввиду того, что по причине крайне бедного положения ни в коем случае нельзя мне остаться в III классе на второй год, я с величайшей просьбой и с величайшей надеждой обращаюсь к вашему высокопреподобию пропуститъ меня в следующий IV класс, с условием, что я буду заниматься по всем предметам вполне удачно – в том порука мне бог и совесть!

Если же я не буду соблюдать данного условия – удалить меня из семинарии через месяц. Остаться в III классе я не в состоянии и не намерен. Возлагаю глубокую надежду на вас, что сочувственно отнесетесь к моему положению и не лишите меня возможности продолжать свое образование под кровом обители этой… Разрешите мою судьбу!» (Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии. Фонд 150, дело 107, лист 142. Заявление написано характерным для Георгия Малиева почерком и грамотно).

Заявление говорит о безвыходности положения Георгия Малиева, его растерянности и в то же время об его полной житейской неопытности. Жандармы в рясах меньше всего думали о его судьбе; они и предполагать не могли, что перед ними – начинающий поэт божьей милостью, талантливо владеющий своим родным дигорским языком. Они считали его, по его успехам в семинарских науках, человеком весьма посредственных способностей.

Просьба его осталась гласом вопиющего в пустыне. Георгий Малиев остался вне стен семинарии и без каких-либо возможностей продолжать свое образование. В общей сложности, считая год учения в приготовительной школе, Георгий Малиев проучился в Ардонской миссионерской духовной семинарии с августа 1903 года по май 1907 года, т. е. четыре неполных года, и получил свидетельство об окончании им полного курса 2 классов миссионерской семинарии от 7 ноября 1907 года за N 645.1 (Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии, фонд 150, дело 107, лист 145).

С 1907 года по 1917 год, как я уже говорил выше, я мало встречался с Георгием Малиевым. В течение этих 10 лет он больше проживал в городе Владикавказе, где я его застал при своем возвращении весной 1917 года из Забайкалья на родину. Помню его присутствие на I Всеосетинском учительском съезде в июле 1917 года.

Нужда заставляла Георгия Малиева временами устраиваться на службу то в качестве писаря в сел. Ахсарисаре, то учителем начальной школы. Сохранилась фотокарточка осетинских учителей и учительниц тех лет на маевке, среди них легко можно узнать и молодого поэта – Георгия Малиева. Общеизвестно, что Георгий Малиев был одним из организаторов партии «Кермен», что приветственная телеграмма от ее имени на имя Ленина послана за его подписью.

Однако, через некоторое время он вышел из партии, но причина выхода его из партии в точности не известна. По словам же Георгия Елекоева, старого кермениста, хорошо знавшего всех организаторов партии «Кермен», выход его из партии вызван якобы столкновением с известным большевиком Карамурзой (Кириллом) Кесаевым; при обсуждении какого-то вопроса на партийном собрании Карамурзе Кесаеву якобы не понравилось выступление Г. Малиева, и он как будто его обругал, пригрозив расправой с ним. В ответ на это Георгий Малиев встал и возмущенно заявил якобы так: «Мы боролись против царей и алдаров и свергли их, а теперь явился новый алдар, который диктует всем и в партии в целом, свою волю и угрожает расправой всякому, кто не согласен с ним! Раз такие, как Карамурза Кесаев, будут диктовать партии свою волю, то я не хочу оставаться в такой партии, которая терпит в своих рядах новых алдаров».

Георгий Елекоев уверял меня (летом, незадолго до своей смерти 28 сентября 1962 года), что Георгий Малиев только по этой причине вышел из партии «Кермен». Но, конечно, причина выхода Георгия Малиева из партии кроется глубже: в противоречивости его мировоззрения интеллигента-разночинца, воспитанного на гуманистических идеях русской литературы, не понявшего всей необходимой беспощадности и суровости революции, остроты классовой борьбы, которую он отрицал в условиях Дигории и Осетии в целом. Это видно из его статей: «К статье К. Бутаева» (См. статью в газете «Коммунист», № 96 от 31 июля 1920 года, стр. 2) и «Историки», а также из всей полемики с К. Бутаевым (См. в приложении статьи К. Бутаева: «Предпосылки классовой борьбы в Осетии» (в газете «Коммунист» от 27 июля 1920 года), «Ворон ворону глаз не клюет» (в газете «Коммунист», №105 от 11 августа 1920 года, стр. 2. Подвал). Он не понял и не разделял вследствие противоречивости своего мировоззрения интеллигента-гуманиста революционной решимости дигорских трудящихся, как только они, под руководством партии «Кермен» с оружием в руках выступили против своих вековых угнетателей в лице дигорских баделят, а заодно и против кулаков; их земли были конфискованы и переданы трудовому народу, баделята вместе с тем были изгнаны из Дигории . Он, глубоко заблуждаясь, отрицал классовую борьбу и классовую структуру в осетинском обществе, и в этом, по-моему, кроется основная причина его ухода из партии «Кермен», одним из организаторов которой он был.

С восстановлением Советской власти на Тереке материальное положение Г. Малиева несколько улучшилось: он получил работу в литературной секции Осетотдела Народного Образования (ОсОНО), а затем некоторое время числился запасным учителем ОсОНО, и это давало ему возможность отдаваться поэтической работе на дигорском и русском языках. Произведения его печатались в , газете «Растдзинад» и в других изданиях. Однако, и такое положение не удовлетворяло Г. Малиева, и он решил перейти на постоянную учительскую работу в дигорской; начальной школе (сел. Дзинага, Гулар в Горной Дигории).

Из встреч с Георгием Малиевым наиболее ярко мне запомнилось следующее:

1. Однажды ои явился ко мне в ОсОНО, как учитель Гуларской школы, за получением зарплаты. Это было в годы НЭПа. Советское государство, выйдя из гражданской войны, залечивало свои раны и быстрыми темпами выходило из хозяйственной разрухи, причиненной ему затяжными империалистической и гражданской войнами. Экономическое положение страны оставалось тяжелым: нехватка была во всем, а в том числе и в денежных знаках; по этой причине школьным работникам зарплата выдавалась с большими перебоями и запаздыванием обычно на три месяца, а то и больше. В тот момент, когда Георгий Малиев явился в ОсОНО в своем красочном облике горского пастуха (шапка-кубанка, чуть ли не из козьего меха, короткая черкеска из домотканого сукна, пояс тонкий, на нем небольшой кинжал, скорее подобие его, горские ноговицы и чувяки) за получением причитающейся ему за несколько месяцев зарплаты, я смущенно заявил ему, что денежных знаков в данный момент в госбанке нет, а потому он не оплачивает наши ассигновки. Дальше между нами произошел такой разговор на дигорском языке:

Геуӕрги: – Мадта нур ци бакӕнон, тухст ку дӕн, ӕма цӕугӕ дӕр идардӕй ку ракодтон мӕ фуртухстӕй?

Ӕз: – Нӕ зонун, Геуӕрги, ци дин зӕгъон? Аци сахат банк нӕ ассигновкитӕбӕл ӕхца нӕ дӕттуй, уӕдта нин кӕд радтдзӕнӕй, е дӕр бӕрӕг нӕй.

Геуӕрги: – Мадта дӕ еу гъуддагӕй фӕрсун.

Ӕз: – Бафӕрсӕ!

Геуӕрги: – Мӕнӕ мӕмӕ еуцалдӕр сугъзӕрини ес, ӕма син ци бакӕнон?

Ӕз: – Цӕй сугъзӕринттӕ? Равдесай сӕ, кӕми дин ӕнцӕ?

Геуӕрги: – Мӕнӕ мӕ бӕрцитӕй йеуеми.

И он достает из одного из двух газырей пять или шесть золотых пятирублевых монет чеканки царского времени. Я почувствовал какое-то облегчение и сказал ему:

– Мадта гъӕздуг ку дӕ, гъӕздуг! Кӕми дин адтӕнцӕ, кӕ? Цо дӕлӕ торгсинмӕ, ӕма дӕ ци гъӕуа, уони дин дӕ сугъзӕринттӕбӕл ратдзӕнӕнцӕ.

Геуӕрги: – Ас адӕмӕй кедӕрти ахур кодтон, ӕма мӕмӕ уонӕй ӕрбафтудӕнцӕ.

От меня он направился прямо в торгсин, о котором он до этого и представления не имел, и на свои золотые монеты он получил все то, в чем он испытывал острую нужду.

(Продолжение следует.)