У великого украинского поэта Тараса Шевченко есть такие строки:

Мий боже милий! Як хотилось,

Щоб хто-нибудь мени сказав

Хоч слово мудрее; щоб я знав…

Таких слов мудрых немало произносилось в советские времена, когда народы нашей огромной страны, которые все они искренне называли Родиной и когда все они – разных национальностей и вероисповедания – действительно жили единой братской семьей.

Испокон веков такие, полные взаимоуважения отношения были и с Украиной… И все это в одночасье порушили прорвавшиеся во власть «политики» нацистского толка. И такую прекрасную страну из созидательной стали превращать в поле брани.

И, конечно, понятна ностальгия по тем полным добра и взаимоуважения временам. Потому и решили мы воспроизвести сегодня размышления Нафи Джусойти, у которого были самые тесные братские взаимоотношения со своими украинскими коллегами и соратниками.

ЗАЧИН

Знаю, говорить о своей любви даже в стихах, даже родному краю, даже на такое большое расстояние, какое пролегло между моими кавказскими горами и украинской степью, трудно и неловко. И я произношу эти слова смущенно, тихо, как бы про себя. Потому – монологи…

Но что же заставляет высказываться в таком разе? Неужели нельзя молчать, если чувствуешь, «Что сил нет выразить, что высказать нет слов»? (Коста Хетагуров).

Да, конечно, если бы это чувство являлось единственно моим индивидуальным состоянием, то молчание было бы куда как естественней. Но когда это чувство всеобщее нравственное состояние твоего поколения – людей, говорящих на разных языках, воспитанных на разных национальных традициях, живущих на неоглядных просторах нашей общей Родины, то его необходимо осознать как явление новое в развитии Человека и его культуры. А ведь это явление не только новое, не только личностное, но и общественное, социально значимое, в исторической перспективе – всемирное, в культурном процессе всех народов – творящее начало. И его нужно осмыслить, выразить, воплотить.

Мне думается, что это новое чувство, новое нравственное состояние человека в нашем обществе есть самое благородное и человечное завоевание социалистического мира за недолгий срок его существования. И возникло и сложилось оно в интернационалистской атмосфере нашего жизнетворчества, в процессе созидания новых форм человеческого общежития, формирования нового человека и его новой нравственной и художественной культуры. Я говорю о том простом и общеизвестном факте, что ныне наши люди и наши национальные художественные культуры обрели новое качество – реальное и очевидное идейно-художественное и нравственно-психологическое единство.

Разумеется, это – единство самостоятельных, в целом ряде случаев, великих национальных культур. Но многообразное и интенсивное межнациональное общение помогло им развить и утвердить свою национальную самобытность и в то же время обрести такую органичность и глубину связей с другими культурами, которую мы по праву осознаем как наше идеологическое, нравственно психологическое и художественное единство. Единство, которое могло сложиться лишь в атмосфере интернационалистской практики материального и духовного творчества.

Такая атмосфера культурного творчества, по моему разумению, значит, что деятели культуры разных языков и традиций уже не могут обходиться без глубокого знания художественных исканий творцов других национальных культур. В этой атмосфере самочувствие художника в потоке многоязыкого культурного движения постепенно приближается к его творческой ориентации в родной национальной стихии. Имя этому самочувствию художника – всеобщая связь каждого со всеми независимо от различия языков и культурных традиций. И эта связь уже стала новой неотъемлемой чертой самосознания и самочувствия, реального нравственного состояния всех мыслящих художников нашего времени.

В такой творческой атмосфере знание искусства друзей из всей разноязычной литературы стране становится серьезной необходимостью для каждого труженика наших литератур. У меня есть счастливая возможность знакомиться с произведениями украинских, белорусских и грузинских поэтов в подлиннике, а с творчеством других наших поэтов знакомлюсь через «русские переводы». Счастливая потому, что только подлинник дает читателю почувствовать поэтическое слово в изначальной чистоте, красе и силе. Подлинник – это не только чувства, мысли и воображение художника, но и его язык, Язык, который лишь на родной почве обладает эстетической самоценностью, названной необычайно проницательным Иваном Франко «поэзией языка» и начисто исчезающей в переводном аналоге. К тому же общение с поэзией в подлиннике – это общение с самой интимной сутью поэтического характера художника. Такое общение предоставляет возможность в лице иноязычного поэта приобрести друга и брата – по сердечной отзывчивости, доброте, исканиям мысли, по самочувствию в этом сложном и противоречивом мире.

И если не лукавить, то я чувствую как «прекрасное присутствие» одних, так и живое дыхание других поэтов в нашем многоязыком художественном процессе. И без них я был бы не только беднее и в жизни, и в своем скромном труде, но чувствовал бы себя, говоря словами Шевченко, как на «окрадений земли».

Размышляя о нашем единстве, о нашем новом нравственном состоянии, мы все формулируем свои соображения обобщенно, исходя из общего художественного опыта. И это естественно. Но видимо все замечают, что за обобщающими формулами и за рассуждениями о наиболее зримых и важных явлениях в культурном процессе исчезают конкретность и многообразие реальных фактов, чувств, живых связей. И приходит мысль, что не следует забывать и о наших единичных, сугубо личных тропинках к иноязычным культурам. Ведь практически, на деле, наше единство, наше интернационалистское самочувствие в реальной жизни и в конкретном творчестве складывается на этих индивидуальных путях – из единичных фактов, встреч, чувств, связей, наконец, из биографического опыта.

И пусть простится мне, что осмеливаюсь говорить о своей тропинке, которая привела меня с вершин кавказских гор на Украину, к ее великой культуре. Может быть, нескромно упоминать о ней, но я благодарен ей – с мальчишеских лет шел по этой тропе, и моему сердцу она дала чувство сыновней привязанности к украинской степи, к украинской народной песне, к слову и языку Шевченко. И об этом чувстве мои тихие слова – мои монологи.

В НАЧАЛЕ БЫЛА ПЕСНЯ

Да, в начале была песня, а не слово. И это не метафора, а простой бытовой факт. Может показаться, что мне в детские годы украинская песня не могла и присниться, ведь я вырос в горах Кавказа, в дебрях его южных склонов. Но мой отец три года провел, как говорят в Осетии, на большой войне, на германской. Служил в Перемышле, воевал в Карпатах, участвовал в известном Брусиловском прорыве…

Я не знаю, что у него было в солдатском вещмешке, когда он вернулся в родные горы, – это было задолго до моего рождения, – но в сердце он бережно хранил одно добро, которым позднее щедро одарил и меня. Это – солдатское знание русского языка и горстка украинских народных песен.

От него впервые я узнал, что есть на свете Карпаты – такие же ласковые горы, как наши, и так же покрыты нежным буковым лесом. От него же узнал, что есть на далекой земле большой и красивый город Кив, как он называл его на украинский лад. А еще он в свои грустные часы неизменно пел одну песню. Видимо, она была ему чем-то особенно памятна:

Ой, при лузи та щей при берези

Червона калина.

Спородила молода дивчина

Хорошего сына…

Эта песня с детских лет запала мне в душу. В отроческие годы я стал понимать, что она, конечно же, сложена не только не на нашем языке, но и не о нашем горе. Но в ней клубилась такая большая и задушевная печаль, что бесхитростная и доверчивая человечья душа раскрывалась ей навстречу. И навсегда оставалась очарованной ее ласковой грустью, ее мягким лиризмом какой-то колодезной глубины и драматизмом человеческой судьбы в неустроенном и безжалостном мире.

В те далекие наивные годы мне представлялось, что песня сложена в духе образного параллелизма наших осетинских народных песен: береза – красная калина, дивчина – дитя, красно солнышко. Но много лет спустя прочитал предупреждение Максима Рыльского – речь идет о береге, а не о березе!..  Стало стыдно за свою мальчишескую ошибку, а все же до сих дней в глубине души не переубежден, хотя знаю, что береза, как символ, редкая гостья в старой украинской песне, но все же встречается, хотя бы в карпатских народных балладах (невеста-береза: Ой росте явир, розростаеться, Та й до берези похилаеться; калина-детина: Понад тобой, Мариэчко, зацвила калина. Ой уставай, моя мила, бо плаче дитина!) Жаль мне расставаться с образным представлением, сложившемся в отроческие годы. И утешаю себя малоубедительным соображением – видимо, это исключение, единичный факт, не имеющий за собой системного ряда…

Потом были многие и радостные встречи с украинской народной песней, и со старой и с современной, особенно в годы Отечественной войны, когда солдатская доля свела меня с моими погодками с Украины – с Алексеем Гарагулей, Василием Одноволом, Юрием Лисивцем, Иваном Недвигой, Петром Соловьем и другими побратимами. Однако новые встречи лишь утвердили давнее представление, ставшее моим пожизненным убеждением – очарование украинской народной песни ни с чем не сравнимо!

Понятно, что осетинская песня ближе моему сердцу, роднее моему чувству песенного голоса. Но знаю, что она жестче и откровенней в своем трагизме. Точнее: трагизм ее напряженней и неумолимей. Она теснит и мучает сердце тоскливой безысходностью. Совершенно верно сказал о ней Коста Хетагуров: «Звучат болезненной тоскою в ущельях песни». Печаль украинской песни светлей. Словно разлита она в бескрайной степной шири. Не тенит душу, но обволакивает ее чувством бездонным и раздумчивым. В ней щемящая, но не казнящая тоска. Голос ее звучит в сердце то отдаляясь, то приближаясь, словно парит она над землей в лунную ночь в степном раздолье. И этот незримый, но манящий в какую-то неведомую даль голос, это очарование украинской песни, как ласточка весной, свивает гнездо в сердечной памяти человека раз и навсегда, на всю жизнь.

Немного знаю и люблю также русскую и грузинскую, кабардинскую и абхазскую народную песню. У каждой из них свое неповторимое и неизъяснимое обаяние. Но украинская песня вошла в мое сердце в пору малолетства. Вошла как первая любовь. Вошла навсегда и незабываемо.

И с той поры мое воображение неизменно уносило меня в еще неведомую, далекую, но невыразимо близкую страну с романтически нежным именем – Украина. И она стала страной моей отроческой мечты. Страной, куда мне еще предстояло проторить свою тропинку.

СЛОВО О ТАРАСЕ ШЕВЧЕНКО

О Тарасе Шевченко сказано и написано столько мудрых и прекрасных слов, верных и значительных суждений, что мне, простому читателю поэта, неловко говорить об этом священном имени. Невольно приходит на память – куда конь с копытом, туда и рак с клещней. И все же, все же…

Нравственное право говорить о Шевченко имеет, по-видимому, каждый из его читателей и почитателей. Ведь Шевченко принадлежит всему человечеству. Но кроме этого права надо иметь еще и что сказать. И тут каждый должен усомниться, если даже предполагает, что ему есть, что сказать. Ведь как часто случается, что даже мысли, которые родились в твоей голове, давно уже были в интеллектуальном обращении, хотя ты об этом и не знал. Мне остается уповать лишь на единственное оправдание – размышление-монолог не знает претензии.

Наверное, нет ничего омерзительней, когда начинают громить памятники, которые по доброй воле народа воздвигались как свидетельства добродеяний. К сожалению, в этом особо усердствуют нынешние прорвавшиеся во власть на Украине националисты.

Шевченко – явление необъятное, сложное, исключительно самобытное, быть может, единственное даже в разливанном море мировой поэзии. И может статься, что человеческим словом так никогда и не будет уловлена вся суть и вся тайна его поэзии, его героического подвига и неотразимого обаяния. Его образ с течением времени будет становиться крупнее, сложнее, многограннее, притягивая к себе пытливые умы, проницательность и восприимчивость новых и новых поколений человеческого рода. И в этом всемирном освоении феномена Шевченко будут и мудрые открытия, и простые читательские исповеди. К последним принадлежит и мое размышление – простое свидетельство о том, что у каждого читателя Шевченко складывается свой образ поэта-пророка, свое представление о нем, как о самом дорогом человеке, от которого получил добра и красоты безмерно. А еще – неистребимую веру-надежду, что будет все-таки на земле, во вселенском человеческом общежитии царство Справедливости и людского Братства, раз жил на ней и поныне живет Тарас Шевченко. В этой облагораживающей надежде – его всемирная сила и наше непреходящее счастье.

Сознаю, что мне куда сподручней было бы говорить о современной украинской поэзии, хотя бы о творчестве моих друзей – Ивана Драча, Дмитрия Павлычко, Бориса Олейника. Но и для глубинного постижения их поэзии необходимо начинать с Шевченко. Все они (и не только!) в свой самостоятельный полет взорлили, как со стартовой площадки, с широкой и доброй ладони Шевченко.

Тарас Шевченко – духовное средоточие, куда были устремлены из глубин истории и откуда обращены в настоящее, в нашу современность и в будущее все светоносные волны поэтического гения украинского народа.

Он – не доживший и до пятидесяти лет, навечно стал полноправным главой великой национальной культуры; ее старейшиной, ибо он старше всех на целую вечность, нет – на бессмертие! И в то же время он – самый молодой современник всех поколений украинцев. В свои тридцать лет он уже был гением, творцом «Кобзаря», «Гайдамаков», поэмы «Сон», послания «Кавказ».

В Орскую крепость коронованные палачи упрятали не простого бунтаря-смельчака, а гения, уже явившегося миру. Правда, этим палачам вряд ли хватало ума и проницательности понять это. Но царствующие подлецы и их льстивые опричники всегда были сейсмографически чутки к опасности. И устрашились не напрасно.

И все же Слово Шевченко опередило их. Оно уже реяло над Российскими просторами, рыдало и пело, грустило и тосковало, обличало и издевалось. Гневно и неустрашимо, как глас божий на Земле. И это Слово было прометеевой силы. Оно властно разрушало молчание «на всех языках» от «молдованина до финна», от украинской степи до кавказских гор. Гения можно было замучить в неволе, но Слово его было недоступно коронованной каре. И с той поры и навечно Тарас Шевченко – бессмертно молодой, самый смелый и зоркий рыцарь, самый проницательный ум и самое доброе сердце – бессменно идет впереди своего народа в его вековечном походе в грядущее. Потому слово об Украине – всегда и неизменно, так же и слово о Тарасе Шевченко.

Каждому памятно и то, что Слово гения самой природой отмечено одним завидным свойством – завоевывать сердца людей, сеять в них чувства любви и братства к своему народу, к своей земле. И говоря ныне о нашем единстве, о нашем интернациональном братстве, мы не вправе забывать, что в создание этого единства вложили свой гений, свой разум и свое сердце наши великие предтечи. Особенно же такие мощные источники добра и любви, как Тарас Шевченко. И каждый неукраинец, чье сердце  облагорожено искренней любовью к Украине, признается, что это чувство заронило в его душу Слово Шевченко, что именно Оно привело его на Украину, в древний и прекрасный Киев.

Стихи Шевченко мы, горская детвора, учили в школе. Прежде всего знакомили нас, разумеется, с «Завещанием» («Як умру, то поховайте») и с «Кавказом». Читали их на родном языке. Правда, в старших классах мы могли уже читать Шевченко и на русском языке. Случилось так, что я в те годы стал разбирать по складам стихи поэта в подлиннике. И странно, что меня пленил не «Кавказ». Слишком сложен и недоступен был для моего понимания. Неожиданно самым «своим», самым «горским» оказалось чистое и простое, как улыбка ребенка, стихотворение «Садок вишневий коло хати».

Ныне я соображаю, что творчество поэта в каземате, в Орской крепости, на Кос-Арале, да и позднее, двуслойно: стихи о своем «лютом горе» писались вперемешку со стихами о «младенческих снах», о далекой и ненаглядной Украине.

(Продолжение следует).