ДЗАГУРОВ Губади, (1888-1979) ученый осетиновед, фольклорист, профессор.

Года точно не помню, помню только, что это было после восстановления Советской власти в 1920 или 1921 году. Георгий нигде не работал: он отощал и был плохо одет. Худой и плохо одетый, он обращал на себя общее внимание всех тех, кто его знал и любил, ценил его, как талантливого поэта. И тогда ОсОНО выделил из своих весьма скромных средств какую-то сумму, чтобы приобрести для него новую черкеску. Был куплен отрез дагестанского, тогда ходкого и дорогого, сукна. Отрез был ему вручен с тем, чтобы он заказал себе черкеску, но черкески он себе не заказал, а прямым ходом отправился на базар и продал его. На вырученные деньги, как он потом признавался нам, прежде всего сытно пообедал, утолил свой голод, а на остаток он прожил какое-то время, не ломая себе голову тяжкой думой о том, на что он просуществует завтрашний день.

Это было в 1919 году; этот год был самым мрачным годом в жизни всей Осетии, а в особенности Дигории. Белые бесчинствовали, виселицы стояли на площадях Владикавказа и всех сел Осетии. Широкая сеть осетинских начальных школ и высших начальных училищ, которой Осетия была покрыта при Терской Народной Республике, подверглась полному разгрому в первые же дни белой власти на Тереке. Была восстановлена Терская дирекция народных училищ и учрежден Кавказский учебный округ.

Во главе первой был поставлен А.А. Корноухов, который в Наркомпросе Терской республики возглавил школьный отдел (соцвос), а с приходом белых, сделав оборот на 180, оказался белым директором народных училищ восстановленной Терской области. Попечителем же учебного округа был назначен профессор В.В. Сиповский, в страхе бежавший из Петрограда из Октябрьской революции на Северный Кавказ. Северо-Осетинский Училищный совет, выборный орган осетинского учительства, продолжал существовать и вел неравную борьбу за сохранение всей школьной сети в Осетии и за автономию осетинской школы. Ему приходилось сталкиваться в этой борьбе с двумя столпами белой школьной власти с Сиповским и Корноуховым, которые остро враждебно относились к Северо-Осетинскому Училищному совету и к его настойчивому требованию о сохранении всей школьной сети в Осетии.

Сиповский, например, нагло заявлял, что «осетины все берут мертвой хваткой», что «нельзя допустить того, чтобы осетины в деле просвещения опередили русских», а Корноухов подпевал ему в том духе, что «осетины хотят все получить за счет других горцев области, чего никак нельзя допустить», что якобы «вопрос об автономии осетинской школы компетентно может разрешить только Учредительное собрание» и т.д. (См. об этом в Госархиве СО АССР, фонд: архив дирекции Народных училищ Терской области).

Вот с этим Сиповским, белым попечителем Кавказского учебного округа, Георгий Малиев имел такой случай встречи. Сиповский жил в бывшем здании Терской дирекции народных училищ (угол улиц Ватутина и М. Горького, № 54-58); там же помещались Кавказский Учебный округ, Терская дирекция народных училищ и Северо-Осетинский Училищный совет; там же в нижнем этаже (в сторону улицы М. Горького) две комнаты были отведены для приезжающих в город Владикавказ народных учителей. В одной из этих комнат обосновался, с помощью своего друга Георгия Кокиева, и Георгий Малиев. На наем собственной квартиры у него денег не было, а между тем из города никуда не уезжал и не хотел уезжать, но продолжал носить звание бывшего учителя. Неизвестно даже, на какие именно средства он существовал, он терпел нужду во всем.

Этот памятник Георгию МАЛИЕВУ в Дигорском ущелье вблизи селения Ахсау в свое время за счет своих собственных средств установил Владимир (Ладемур) Елеев…

Однажды Г. Малиев возвратился к себе в неурочное время, его впустили в помещение, при входе в него со второго этажа навстречу ему спускался Сиповский. Заметив Г. Малиева, незнакомого ему человека, он спрашивает его:

– Кто идет?

Георгий Малиев ответил: – Человек с Парнаса!

– Гм-гм, важная шишка! – сказал в ответ Сиповский. Тогда Г. Малиев в свою очередь спрашивает Сиповского:

– А вы кто такой?

– А я, – ответил ему с напущенной важностью Сиповский, – попечитель Кавказского Учебного округа!

– Да-а, – сказал Г. Малиев, – шишка не менее важная! – и проследовал мимо него в свою учительскую комнату.

Этот случай встречи Г. Малиева с Сиповским был широко известен среди осетинской интеллигенции, обычно об этом случае рассказывали в комическом духе; ответ Георгия не вызывал ни у кого удивления, считали, что реплика его на слова Сиповского дана вполне в духе характера, которым он был вообще наделен от природы.

Точной даты не помню, но помню хорошо, что Георгий однажды явился ко мне в Отдел Народного Образования. Не помню в подробностях разговор, который произошел между нами. Разговор носил дружеский характер; мне известно было, что Георгий перестал выступать со своими произведениями на страницах печати; были на него нападки в числе других осетинских писателей старшего поколения в печати за то, что он не воспевает современность, не служит художественным пером своим созидательному делу революции. У нас завязалась на эту тему оживленная беседа в таком порядке (на русском и дигорском языках):

Я спросил его:

– Отчего ты, Георгий, ничего не пишешь, почему муза твоя молчит? В чем дело?

Он ответил мне взволнованно и в то же время с улыбкой на устах:

– Я не могу писать по заказу!

Я: – А кто тебя заставляет писать по заказу? Ты, как поэт, свободен писать на любую тему, ведь ты же не отрицаешь той простой истины, что поэт своим творчеством должен служить народу, быть полезным гражданином общества. Вспомни любимых тобой поэтов Пушкина, Лермонтова и того же нашего Коста!

Он: – Да, что верно, то верно: поэт должен служить своему народу, быть ему полезен, но в современной нашей жизни я не нахожу для себя вдохновляющей темы; меня не могут убедить претензии некоторых людей, которые кичатся тем, что они способны, как египетский Фараон Хеопс, на великие дела; они охвачены только тщеславием, а на деле они ни к чему не способны, кроме громких фраз, и имена их скоро станут достоянием забвения, им далеко до Хеопса, но и его ведь не миновало забвение, хотя он все-таки хоть потомству оставил память о себе неразгаданной своей пирамидой, носящей его имя.

Я: – По-моему, Георгий, ты стоишь на неправильных позициях, нельзя исходить из того, что тебя кто-то обидел или что-то тебе не нравится в нашем неустроенном пока сегодняшнем дне. Ты не находишь вдохновляющей тебя темы в современности, а я мог бы тебе подсказать, если только ты согласишься со мной в одном, что настоящее связано с прошлым, что прошлое помогает нам понимать настоящее, а из настоящего вырастает будущее.

Он: – Я согласен с тобой, но что вытекает из твоих слов, к чему ты клонишь свой разговор?

Я: – А вот к чему: у нашего трудового народа, верными сынами которого мы все себя считаем, есть драгоценный памятник прошлого – нартский эпос. Займись поэтическим переводом на русский язык хотя бы одного пока сказания «Бесподобный танец нартов», который опубликован в записи Михала Гарданти и в моем прозаическом переводе на русский язык. Я думаю, что ты знаком со 2 выпуском «Памятников народного творчества осетин», изданным недавно Северо-Осетинским научно-исследовательским институтом; в нем опубликовано указанное сказание в дигорском оригинале и в моем переводе на русский язык. Что ты на это можешь сказать?

Он: – С этим изданием я знаком, я знаю и самого Михала Гарданти еще со времен его учительства в Махчесской двухклассной церковно-приходской школе, которую я окончил в 1902 году. Нартское сказание «Бесподобный танец нартов» меня восхищает, вообще я – горячий поклонник нашего богатейшего фольклора, а в частности и нартского эпоса. Я попробую обработать рекомендуемое тобой народное сказание на русском языке.

Я: – Ну, вот и прекрасно! Когда же ты порадуешь своим переводом нас, всех друзей и поклонников твоей музы?

Он: – В самом скором времени.

Он ушел от меня в приподнятом настроении. Прошло немного времени, и Георгий явился опять в ОблОНО с рукописью художественной обработки на русском языке сказания «Бесподобный танец нартов». Этот художественный перевод я считаю блестящим, выполненным вдумчиво, на высоком уровне художественности, с проникновенным сохранением внутреннего духа и аромата оригинала. При первом же ознакомлении с переводом, тут же, в присутствии самого Георгия, я был восхищен им и поздравил его с большим творческим успехом.

Георгий не страдал честолюбием, но доброе слово по своему адресу от своих товарищей он принимал охотно и радостно, при этом, что характерно для него, без какого-либо даже признака поэтического чванства.

Георгий Малиев страдал одним качеством, которым страдали многие поэты (например, знаменитый шотландский народный поэт Бернс): большой доверчивостью и вместе с тем и необычайной рассеянностью. Он легко расставался со своими рукописями, отдавал их другим лицам и забывал об их существовании. Известно, что у него был готов в рукописи сборник его произведений на дигорском языке: он, не долго думая, опрометчиво вручил свой сборник московскому рабфаковцу Елекоеву, который уверил его, что в Москве он легко добьется его издания. Рукопись сборника Г. Малиева Елекоев положил в свой чемодан, но чемодан был украден по дороге в Москву, и бесценная рукопись Г. Малиева навсегда потеряна для осетинской литературы. Так как у Г. Малиева не было привычки сохранять копии своих произведений, то он не смог восстановить свой сборник; известно только лично с его слов и со слов близко знавших его лиц, что сборник состоял из стихотворений и поэм на дигорском языке; была в нем и какая-то пьеса.

Что он не дорожил своими рукописями и легко с ними расставался, это я могу подтвердить и мне лично самому известным фактом. Не помню точно даты, но однажды он опять был у меня в Северо-Осетинском ОблОНО. Во время разговора он мне поведал, что написал на дигорском языке новую поэму «Сын пастуха удалой Махамат» («Гъонгӕси фурт мӕгур Мӕхӕмӕт») и что хотел бы познакомить меня с ней. Я был, во-первых, рад новому его произведению на дигорском языке, во-вторых, его доверием к себе и сказал ему, что охотно выслушаю новую его поэму в авторском чтении. Он достал из кармана рукопись на 4-х страницах в полный лист. Поэма была написана на белой бумаге мелким, характерным для Георгия, почерком, без всяких помарок; очевидно, рукопись представляла из себя беловик. Георгий прочитал свою поэму с большим, можно сказать, вдохновенным подъемом. Читал он так: в левой руке он держал лист с текстом поэмы, а высоко поднятой правой рукой он как бы дирижировал самим собой. Он то повышал, то понижал голос соответственно содержанию. После окончания чтения поэмы Георгий вопросительно уставился в меня своими крупными глазами, в которых еще не погас огонь вдохновения, охватившего его снова при чтении своей поэмы, и ожидал моей оценки. Поэма на меня произвела очень большое впечатление своей музыкальностью, глубиной идейного содержания, художественным совершенством формы, народностью своей. Я поздравил Георгия, нашего «человека с Парнаса», как он сам себя называл, с новым блестящим творческим успехом. Я боялся, что Георгий потеряет свою рукопись, и просил его оставить ее у меня; я обещал ему поместить ее в хрестоматию по осетинской литературе для осетинской средней школы, которую я готовил к изданию. Он охотно оставил ее у меня, и я впервые опубликовал ее в указанной хрестоматии. С тех пор эта поэма сделалась общим достоянием и не сходит со страниц школьных хрестоматий.

В двадцатых годах Северная Осетия входила, как отдельный округ, в состав Терской области, а затем в состав Горской АССР и не имела своей собственной полиграфической базы, не было возможности издавать что-либо на осетинском языке, а между тем, осетинские писатели старшего поколения имели в рукописи значительное по тому времени количество произведений. Не было и осетинской газеты, и только с 1923 года стала выходить газета «Рӕстдзинад» (и то не ежедневно, а в неделю несколько раз. И только с ликвидацией Горской АССР и разделом ее имущества в 1924 году Северо-Осетинская Автономная Область получила свою небольшую типографию, которая обслуживала потребность и нужды областных газет на осетинском языке («Рӕстдзинад», «Ӕригон большевик» и др.). В этих условиях ничего не оставалось, как воспользоваться предложением некоего Гутнова Елбыздыко, уроженца Северной Осетии, владельца типографии в Берлине. Этот Гутнов издал сборник Цомака Гадиева на осетинском языке «Волны жизни» («Царды фӕйлауӕнтӕ») и сборник Георгия на русском языке «Горские мотивы» (1923 год, Берлин), «Ирон фӕндыр» Коста и еще кое-что. В сборнике Г. Малиева всего 26 стихотворений и «Симд нартов», о котором речь шла выше (из цикла нартовских сказаний).

«Симд нартов» состоит из 10 глав в 524 строчки, дата написания 1922 год. Стихотворения сборника охватывают период с 1913 года по 1916 год.

Насколько я помню, в издании сборника большую помощь Г. Малиеву оказали Сармат Косирати, верный друт его и почитатель, ОсОНО и Наркомпрос Гор.АССР. Переписка с Гутновым Елб. поддерживалась через Наркомпрос Гор.АССР. Издание сборника доставило Г. Малиеву большое моральное удовлетворение. По этому поводу между нами произошла такая беседа в ОсОНО, у меня в кабинете.

Я: – Поздравляю тебя с изданием сборника твоего. Жаль только, что в нем нет твоих произведений до 1913 года, ведь ты же писать начал гораздо раныне.

Он: – Я писать начал на русском языке только в свои семинарские годы, а на дигорском языке, еще будучи учеником начальной школы. Но мои первые опыты как на русском, так и на дигорском языке не сохранились. Тебе же известно, что сборник, подготовленный мной на дигорском языке, я отдал московскому рабфаковцу Елекоеву и больше не получил его обратно. Елекоев через большой промежуток времени написал мне, что чемодан его, в котором была и моя рукопись, у него украли по дороге в Москву. Берлинское издание моего сборника, не сочти за хвастовство, меня радует.

В августе 1928 года я был освобожден новым областным партийным руководством от занимаемой должности заведующего Севером Осетинским ОблОНО, и с этого же времени прекратились мои непосредственные связи с Г. Малиевым, тем не менее я продолжал следить за всеми выступлениями его на страницах печати с новыми своими художественными произведениями. От этого времени я только помню, что в особо близких дружеско-товарищеских отношениях он был с Сарматом Косирати; от него я знал, что Георгий Малиев удачно женат, что у него имеются дети; он проживал в селе в самый острый момент ломки вековечного крестьянского уклада жизни. Георгий Малиев, как человек, происходивший из беднейшего слоя трудового крестьянства, как верный сын своего народа, жил одной жизнью с породившим его народом; в народе он пользовался большой любовью.

…Его творчество в целом – большой шаг вперед в художественном развитии осетинского народа в целом, а в частности – дигорского народа. По сравнению со своим предшественником, которым является Блашка Гуржибеков, Георгий Малиев в своем творчестве пошел неизмеримо далеко вперед, поднял дигорскую ветвь осетинской литературы на более высокую ступень во всех отношениях.