Васо Абаев

Слово о Георгии Малиеве

Было лето 1928 года. Я совершил свою первую поездку в Дигорское ущелье. Конечным пунктом моего путешествия было селение Дзинага. Здесь я впервые встретился с Георгием Малиевым. Он работал учителем в сельской школе. Среднего роста, плотного сложения, широколицый, очень смуглый. Я застал его беседующим с сельчанами на нихасе. На голове у него была простая серая пастушеская войлочная шляпа. Обут он был в простые осетинские чувяки. Ничем по одежде не выделялся из толпы. Но в этой скромной оболочке простого горца-пастуха скрывался вдохновенный поэт – романтик и великий мечтатель. Он звал молодежь к свету и подвигу. Он писал:

Рохсмӕ , фӕсевӕд, тундзетӕ,
Рохсмӕ цӕуетӕ ӕнгом,
Нифс, лӕгдзийнадӕ уарзетӕ,
Скӕнтӕ муггагмӕ стур ном.

Арвмӕ мӕсуг амайетӕ,
Хормӕ скӕнетӕ фӕндаг,
Гъӕйт, зӕрдиуагӕй уайетӕ,
Догъи ма уотӕ фӕстаг!

Тӕри цӕфсӕд сӕребарӕ,
Мегъи сорӕд ӕ тунтӕй.
Цард мабал уӕд гъезӕмарӕ,
Зӕнхӕ райзол уӕд рунтӕй.

Рохсмӕ, фӕсевӕд, тундзетӕ,
Рохсмӕ цӕуетӕ ӕнгом,
Нифс, лӕгдзийнадӕ уарзетӕ,
Скӕнтӕ муггагмӕ стур ном.

«Федог»

Он мечтал о том времени, когда народы побросают оружие и будут жить, как братья.

Тӕходуй, ӕна,
Маргъ ку фестинӕ,
Мӕ унгӕг къумӕй
Фӕццӕйтӕхинӕ.
А дуйнетӕбӕл
Ӕрцӕйзелинӕ,
Кӕми ци дессаг, –
Уой басгаринӕ…

Тӕходуй, ӕна,
Ацӕмӕзау дин
Ӕз ку фестинӕ
Дессаг фӕндургин:
Хъазбеги цъонгмӕ
Исцӕйцӕуинӕ,
Дессагон зартӕ
Ӕрцӕйцӕгъдинӕ…

Уӕд еугур дуйне
Ӕримбурд уидӕ,
Мӕ цӕгъдтӕлтӕмӕ
Ӕригъосидӕ.
Кӕми ци седзӕр,
Кӕми ци мӕгур, –
Бауарзионцӕ
Мӕ дессаг фӕндур…

И фарни тунӕ
Ӕрфелауидӕ, –
Уарзондзийнадӕ
Ӕрфедар уидӕ.
Уӕд алли адӕм,
Уӕд алли бӕстӕ
Ӕркалионцӕ
Сӕ тохӕн гӕрзтӕ.

Фал ку не ’ууӕндун
Ӕз, мӕгур кизгай,
Ку нӕ рохс кӕнуй,
Мӕ кизгон зӕрдӕ.
И дуйней сӕргъи
И тугъдон мегътӕ
Ӕрцӕйдарунцӕ
Сӕ тогин тегътӕ.

Через поэзию Малиева проходит красной нитью вера в чудодейственную облагораживающую силу музыки, песни.

Перед взором поэта носился образ прославленного героя осетинского эпоса, дивного музыканта и певца Ацамаза, чья игра на свирели одушевляла и преображала всю природу, собирала зверей и людей в одно ликующее братство. Поэт мечтал о новом Ацамазе, песня которого овладеет душами людей и заставит их забыть вековечную вражду и навсегда расстаться с оружием.

Но песня, по Малиеву, преображает не только окружающий мир. Она преображает самого певца. Ничем как будто не примечателен пастух Гудзуна. Бедный, неуклюжий, в лахмотьях он слывет за самого никчемного человека, почти за дурачка. Девушки потешаются над ним. Старший пастух Бабат с насмешками отказывает ему в руке своей дочери.

Но вот Гудзуна, оставшись один со своим стадом, достает свирель.

Ӕ уодӕмбал – ӕ хӕтӕл
Хебӕраги ӕ уӕлдзогӕ
Ӕривӕруй ӕ цъухбӕл.

Гъӕйдӕ-гъа, цӕгъдун нийдайуй,-
Ӕд хӕтӕл ӕдули нӕй.
Уой десгӕнгӕ ниффӕнзунцӕ
Хуӕнхтӕ, кӕмттӕ ӕмбурдӕй…

«Гудзуна»

Замечательные слова:
Ӕд хӕтӕл ӕдули нӕй…

Когда Гудзуна играет на свирели, он уже не выглядит дурачком. Вдохновение облекает его в мудрость. Оно возносит его высоко над теми, для кого он служил посмешищем.

Но вдохновение сродни не только мудрости. Оно сродни также героизму. И мы видим, что в час тяжкого испытания, когда в Дигорию вторглись ее заклятые враги, именно он, презираемый всеми Гудзуна, бесстрашно вступает в неравный бой с недругом и ценой собственной жизни спасает родину.

И еще одно чудо совершает музыка. Она рождает любовь. Именно игрой на свирели пленяет сын волопаса бедный Мӕхӕмӕт («Гъонгӕси фурт мӕгур Мӕхӕмӕт») гордую ханскую дочь Гиданну.

Изӕри усми ӕ даргъ хӕтӕлӕй
Мӕгур Мӕхӕмӕт ку ниццӕгъдидӕ,
Уӕд хани кизгӕ Гиданнӕ-рӕсугъд
Бӕрзонд мӕсугӕй сах нийгъосидӕ.
Уарзт райгъал уидӕ уӕд йе ’взонг зӕрди,
Хори тунау йин барохс кӕнидӕ
Ӕ рӕсугъд ӕнгас, ӕ рӕсугъд цӕсгон.

Разъяренный хан отсекает Мӕхӕмӕту его чернокудрую голову (ӕ саудзикко сӕр) и насаживает ее на кол: пусть все видят, чем кончается любовь холопа к ханской дочери:

– Базонетӕ нур, куд фӕууарзунцӕ
Гъонгӕси фурттӕ хани кизгутти!

Но хан просчитался. Он не учел, что, как ни велико его могущество, оно не властно над силой любви. Прекрасная Гиданна, не желая пережить своего возлюбленного, пронзает свое сердце булатными ножницами…

Говоря о роли музыки и музыкантов в романтической поэзии Малиева, не могу не сказать о музыкальности самих стихов поэта. Она – уникальная в дигорской поэзии. Именно Малиев, и только он, сумел раскрыть и показать во всей полноте, какие красоты ритма, напевности, свободного и плавного течения таит в себе дигорская речь.

Вот несколько наудачу взятых отрывков.

Ци кӕнуй, цума, ме ’лхуйнӕ,
Ку нӕбал зелуй дзӕбӕх?
Мӕ цӕститӕбӕл гъазунцӕ
Сау нимӕт ӕма сау бӕх.

«Ӕлхуйнӕ»

Или:

Нӕй Дзулей зӕрдӕ ӕнцойнӕ,
Йе ӕ фагӕ нӕ хуссуй, –
Ӕд ӕхсӕвӕ ӕд-ӕ-бонӕ

Ӕ мӕсугӕй фӕлгӕсуй.

«Дзуле»

Или:

Куд ниххаудтӕй мард и донмӕ,
Уой ӕстъалутӕ уидтонцӕ…
Уой цӕхъалтӕ кӕрӕдземӕн
Десӕ – дзорӕ фӕккодтонцӕ…

«Дзандзирахъ»

Или:

Сах не ’ркалдзӕнӕй хебари
Кедӕр кизгӕ цӕстисуг,-
Дӕ фӕсмӕрдӕ номи кадӕн
Гъӕу не сдасдзӕнӕй мӕсуг.

«Гудзуна»

Или:

И фарни тунӕ
Ӕрфелауидӕ,-
Уарзондзийнадӕ
Ӕрфедар уидӕ.
«Тӕходуй, ӕна»

Вслушайтесь в эти стихи. Раньше, чем доходит до сознания их смысл, они уже покоряют своим чарующим ритмом и звучанием. Когда читаешь такие стихи, невольно приходят на память слова Белинского, сказанные им о стихе Пушкина:

«Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл…»

До Малиева на дигорском языке писал выдающийся поэт Блашка Гурджибеев. Богатство его языка изумительно. Но музыку дигорского стиха он еще не постиг. Немало стихов на дигорском языке написано и после Малиева. Многие из них отмечены, несомненно талантом. Но и в них уже не слышится рокот волны. Нет в них и прозрачности кристалла. Видимо, эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу.

Васо Абаев